'Чудик и Вилка' Юмористические рассказы

"На бога надейся, но и сам не плошай..."

Синюшное небо опускалось на крыши домов томно и небрежно, рваными кусками, скрываясь за остриями шпилей и за вертящимися на ветру медными флюгерами. Стена стояла вокруг скопления этих домов, пробонденная посерединке в обеих сторонах по диаметру узенькой, но глубокой быстротекущей рекой, которая пронизывала посерединке и разделяла на две половинки весь городок. Стена была каменная, невысокая, но разглядеть за ней дома, если смотреть с внешней стороны, было нельзя, неширокая совсем, но на вид крепенькая, наверху с такими зубцами, что свойственно практически крепостным стенам. Городок был небольшой, между домов и по улочкам сплошь усеянный кустиками и деревцами, за которыми ухаживали как садовники, так и сами жители, потому что были они народ спокойный, тихий и любящий прекрасное. То есть горожане, расхаживая по улицам, желали всегда видеть ухоженность и чистоту, милых прохожих, а самое главное - какой-нибудь элемент живой природы, особенно элемент зелёного цвета листвы, то есть очередное деревце или кустик. Поэтому, зная такие нравы, каждый горожанин, когда куда-то собирался, обязательно проверял, всё ли в порядке с растениями, растущими рядом с его домом. Поэтому всегда царило умиротворение хотя бы во внешнем виде растений, живших в городе. Сами же поселенцы выглядели не столь опрятно, поскольку откуда-то у них у всех было много дел и всегда они куда-то шли и чем-то занимались, у большинства из них была какая-нибудь старая измятая дерюжка-рубашка и самые что ни на есть простецкие штаны из мешковины. Нередко встречались и пятнышки грязи на щеках. Но были конечно и поселенцы аристократичного из себя виду. В красивых, прямо гусарских одеждах, в расшитых, похожих на мундиры аккуратных рубашках, атласных штанах и иногда даже в кепках-уточках с небольшим сравнительно мягоньким козырьком. Домишки в городе были преимущественно одноэтажные да двухэтажные. Внутри немного мебели, какое-то разбросанное сено, будто в хлеву, тёмные стены, непонятно с чего они сделаны, и пара окошек. Но были и трёхэтажные дома с красивыми флюгерами из ценных металлов и со шпилями, аки на храме. Такие дома и изнутри выглядели элитно, и снаружи отличались от домов простолюдинов примерно в том же соотношении, что теремок из известной русской сказки отличается от избушки на курьих ножках. за некоторыми домами, ну то есть на задних двориках, располагались небольшие лужицы-озерца, в которых можно было и искупнуться, и постирать одежду, и в свободное время поплавать. И непонятно откуда образовались они, то ли в ямки дожди накапали, то ли раньше эта река, что протекает по городу, была полноводней и это от ней осталось, но факт есть факт: и озерца были, не за каждым домом, но за некоторыми всё же. Городок этот назывался Маунбург и располагался где-то в горах на небольшом плато при пологом склоне, ведущем в долину, которая собственно соединяла эту гору с остальным миром, потому что располагалась у подножия. В общем, городок был совсем невысоко, но всё же добраться до него, учитывая болотистость предгорных земель, было проблематично. Из-за этого в Маунбург особого притока эмигрантов или другой чужеземной живности не наблюдалось. Лишь только несколько рыцарей или других искателей приключений посещало в год этот городок. Да и жители его не спускались с горы, если это было не крайне необходимо. Через реку в городе был перекинут мост, весьма шаткий и ненадёжный, верёвочный. Власти обещали постоянно организовать новый, но всё никак руки у них не доходили. Дома, стоявшие на небольшом возвышении над этой рекой близ моста, были взяты под таверны и магазинчики, поскольку место это было наиболее достопримечательное. Да и много людей вынуждено было проходить через этот мост, поскольку другого пути на противоположный берег не было. А если уж идёшь куда-то и видишь магазинчик, то почему бы чего не купить, тем более далеко идти не надо?
Герой моего рассказа жил в самом обычном одноэтажном домике, каких было полно и даже полнее всего, во дворе его было небольшое озерце, снаружи домик напоминал сильно вытянувшийся ввысь хлев или просто разваливающуюся избу. Изнутри его дом был очень тёмен, в углу, в тени, был сеновал аж до потолка, который служил местом, где было очень мягко полежать и помечтать или в котором можно было что-нибудь припрятать. Правда, непонятно от кого, от себя разве что? Стены изнутри были все тёмные и мрачные, мебели совсем мало: низенькая кровать со старым матрасом, из которого всё торчало; письменный стол, стульчик, несколько раз поломанный, с приверченными ножками, шкаф с одеждой и, что самое главное, потом объясню почему, буфет. Комната была одна, она в общем-то и составляла всю площадь домика внутри. В таком ничем не отличающемся домишке жил один чудик, или чудак, когда будете пересказывать эту историю, можете называть его и так и сяк и даже наперекосяк, но мне больше нравится чудик. Так вот, жил в этом убитом домике чудик. Он был таким чуднЫм на вид, ей-богу! И совсем не человек, а ящерообразное существо с чешуйчатым хвостом. Но не стоит к нему строить всё отношение только из-за его расовой принадлежности. Ходил он в самой обычной одежде, спал, жил, купался в озерце, в общем, всё делал как полагается.
Вот только была у него одна тайная зазноба, всеобъемлющая и дикая симпатия к тому, что скрывалось у него в буфетике за стеклянной дверцей. Она занимала весь буфет, поскольку была для него самым важным предметом любви на свете, больше он туда ничего не ставил и держал в строго определённом месте, в котором, как ему казалось, она привыкла лежать и ей там нравилось. В последнее время он всё больше и больше питал к ней эти чувства, даже и переставал поочерёдно забывать обычные дела, такие как работа, прогулки и еда. И всё время отдавал беседам с ней, разглядыванию её, глаза его будто наливались всей любовью мировою и разбухали, словно два огромных красных сердца, как сердца на валентинках, когда он смотрел, смотрел на неё, лежащую на столе, вынутую из буфета, столовую вилку. "Милая, милая ты моя, любимая, дорогая моя вилочка! - приговаривал чудик чувственно, с восторгом и эйфорией, - я знаю, я знаю, что ты это знаешь, но я должен ещё раз сказать тебе об этом... - и тут он трепетно делал паузу, словно в ожидании поцелуя, а затем, может получая его где-то мысленно, может возвращаясь из слишком углублённых мечтаний, договаривал: - Я люблю тебя! - и, хватая вилку со стола, прижимал к своему сердцу, как самую дорогую вещь на земле, и в мире, и во Вселенной. - Люблю, люблю!" И так каждый день, замыкаясь в доме и в своих отношениях с вилочкой, чудик проводил эту церемонию и всё дольше и дольше держал её у сердца.
И вот однажды чудику вдруг в голову грянула идея-фикс: "Если уж мы так любим друг друга, то неужели мы не можем пожениться? Да, конечно, нас сначала не поймут, но потом, узнав, какие чувства между нами царят, люди поймут нас и поддержат!" И, окрылённый такой своей мыслью, внезапно ударившей в голову, чудик прям подлетел к столу, схватил вилку, взял её трепетно между двумя пальцами, чтобы не сдавливать и не делать неприятно, и почти что вприпрыжку выкинулся из дому и направился по слегка, мило, пыльной мостовой дорожке к дому городского управляющего, поскольку за заключениями браков стоял именно он - мэр. Шёл чудик, и словно ветер сквозь глаза его и уши бил насквозь, была у него мечтательная физиономия.
Пьяный мужик со своей компанией выходил из пивной прямо перед ним: "О-о-о... А то ж я думал, где этот чудной олух запропастился в последнее-то время-то? А он всё со своей вилкой носится, вот глупыш! - раздался хохот подвыпивших. - А ну-ка отдай сюда!" Хась! - бугай выхватил вилку из рук не успевшего опомниться и ничего не понимающего, не вышедшего ещё из своих розовых грёз чудика и спрятал её куда-то под одежду: "Продам её какому-нибудь барину да куплю себе бутыль пойла ещё!" Пьяная компания удалилась, а чудик в растерянности ещё аж несколько минут возвращался на землю и ничего не понимал.
Но зато как до него дошло, о боги, так это хандра наступила немыслимая и баснословная. Схватился наш страдалец любви за голову, чуть ли не заплакал, стал клясть себя, что не смог защитить свою милую да ненаглядную, что замечтался, когда не следовало. И в такой неумолимой грусти, с какой-то непонятной усталостью в руках, словно сизифовым трудом был обременён, с ощущением, что по телу льётся сыпучий и рыхлый песок, которое обычно бывает, когда что-то долго хранил или делал, но потом вдруг из-за небольшой оплошности проворонил или сломал. А он так долго лелеял мечту, эту трепетную любовь, высочайшее чувство, хранил возлюбленную, ухаживал за ней, их чувства были безбрежны, их тянуло друг к другу как магнитом, а он это всё потерял, и произошло это только из-за него и из-за его глупости и невнимательности. И клял чудик себя за это, и укорял, но сделать ничего не мог, и слёзы наконец припустили из очей его светлых. Весь светлый день так он просидел на сеновале, где появлялось обычно чувство расслабленности, да и сейчас слегка легче становилось, и плакал.
И так он рыдал и бился головой об стену весь день. Но к ночи запасов воды в нём уже не хватило на продолжение, и улёгся он, слегка успокоившись, в свою мягкую кровать, отвернулся к стеночке и попытался не думать ни о чём. Но как эта мягкость ведь может действовать, а! Если дать корившему себя человеку мягкости и снисхождения, бывает он разнежится и успокоится, мысли бывает плохие уйдут и придёт какое-то животное чувство получения снисхождения, которое гласит, что: "Ах, если Бог дарует мне такой уют, значит, всё же не так страшно было то, в чём упрекал себя я только что". И вроде как уже и чувство вины не так чётко ощущается. Но существует и другая крайность - когда признавший вину и упрекающий себя чувствует снисхождение и уют, он начинает ещё больше гнобить себя, потому что кажется ему этот уют несправедливо полученным: "Как же это? Из-за меня такое произошло, а я ещё и шикую после этого?!" И именно эта крайность заимела место в случае с чудиком. Но здесь были ещё и другие обвинения. Думалось ему, как вилочка может без него сейчас, гнусно и плохо было чудику от мысли, что он сейчас лежит на таком мягком матрасе, а его вилочка в чьих-то чужих грубых руках и не может разделить с ним удобное ложе. Бессилие колотило сердце и колени слегка тряслись, голова была, будто облили её водой температуры выше комнатной. Чудик не мог смириться с мыслью, что он сейчас здесь отдыхает и готовится заснуть, а его любовь, одна-единственная, милая вилочка, она страдает от какого-нибудь жестокого и совсем не деликатного изверга. "Ну как же так? Как? Как так может быть? Разве можно так?!" - шептал в горячке чудик, вспоминая, как он держал вилочку в руках, какая она была на ощупь, какой необычайной красоты были её зубцы. Вдруг осуществился резкий перепад в мыслях, и чудик тихонько, плаксиво запел: "Вилочка, моя ты милая, улетела в облачную высь. Вилочка, ты сизокралаааааа..." Опять начал плакать. Так он лежал, его восприимчивость менялась каждую минуту, он то плакал, то пел, завывая, то причитал что-то. И сам не заметил, как, уставший от всех этих переживаний, заснул.
Ночь начала своё движение не торопясь, чудику ничего не снилось, поэтому время для него длилось мучительно долго. Просто чёрный фон и мрак перед глазами и в голове, простая пустота, проносящаяся мимо времени и пространства, создавая в мире, где должны бы быть сны, чистый вакуум. Проснулся чудик отдохнувшим, но казалось ему, будто не ночь он спал, а цельную неделю. Чудик встал, тряхнул головой, чтобы скинуть с неё оставшиеся со вчера колоски сена, поднялся на ноги, и стало вдруг ему в своём домишке невероятно душно. Натянув кожаные ботики, чудик вылетел на улицу, и когда ему в голову ударил свежий воздух, вроде стало легче. Всё ещё сетуя за свою вилку, чудик побрёл бесцельно по дорожкам между домами. Так бывает, когда человека настигает какая-либо неприятность, от которой хочется убежать и спрятаться, потому что она слишком неприятная и сложная, кроме того вызывает сильный взрыв чувств и смятение, тогда человек просто может, неосознанно, пойти бродить по улицам, не видя ничего вокруг и думая лишь о том, как бы спрятаться от проблемы. Но этим он ещё больше нагнетает свою психологическую обстановку. Он не обращает внимания на людей, может бродить кругами, а может и думать, как разметить свой маршрут. И вот так чудик пошёл по улицам, выйдя, сам того не заметив, на главную улицу, где всегда царило много народу. Главной улицей города считалась та улица, которая вела с обеих его половин к мосту, впрочем, она была и больше остальных, поэтому даже если бы не было реки и моста, всё равно была бы главной. Толпа и в этот раз была добротная, у каждого человека в ней была своя цель. Но чудику было всё равно, он шёл особняком, бесцельно глядя под ноги. И снова стечение обстоятельств, практически одинаковое с тем, что случилось, когда у него забрали вилку. Внезапно из абсолютно серой толпы обычных людей вынырнула по сравнению с ними просто богатырская фигура человека в блистающий доспехах и с красивейшим изящным мечом в блистающих ножнах. Чудик, ибо ничего перед собой не видел, натолкнулся на него и свалился. Разумеется, то был герой, рыцарь, пришедний сюда из дальних краёв. Как раз такой, какие заходят сюда три-четыре раза в год. И вот, будто так и было предначертано, именно в этот день и в эту секунду оказался рыцарь на пути потерявшего любовь чудика. Чудик, а в нём какой-то инстинкт униженного и оскорблённого, не могущего за себя постоять сработал мгновенно, изображая всем своим видом несчастного и богом зобытого, встал на колени и обхватил ноги рыцаря, начиная умолять: "О могущественный и великий сэр, пожалуйста, выслушайте меня, - изредка он подвывал, - вчера на меня напали бандиты у кабака и забрали мою драгоценную вилочку, помогите мне, пожалуйста, вы моя последняя надежда!" Рыцарь хмыкнул, на лицо он был не благородным и для него не было честью помочь несчастному, но согласился он только лишь из прохладного расчёта расположить к себе таким поступком общественность города, да для того, чтобы потом хвастаться в тех же кабаках, где скорее всего был частым посетителем, как лихо проучил он негодяев, обижавших мирный люд: "Ну-у-у... - изобразил он задумчивость на долю секунды, - так уж и быть, помогу я тебе, вижу дорога тебе была та вещица". И похлопал по плечу чудика, да так мощно, что тот аж свалился с колен, но помочь встать - не помог. "Значит так, жди меня уже завтра. Я расследую твоё дело и найду вилку. А тем паразитам, ух, - погрозил кулаком воображаемой в воздухе фигуре, театрально, - не позворовится!" Чудик встал со слезившимися от счастья глазами и, поскольку хандра спала, побежал домой радостно. В озерце за домом он умылся и посидел на бережку, мечтая, строя новые планы, как будет проводить время со своей вилочкой, потом забежал в дом, стал там прыгать от счастья. Эйфория его накрыла.
Продолжалась неуёмная радость, однако недолго. Когда чудик плюхнулся на сеновал, опять стали в голову лезть плохие мысли и облачный оптимизм сменился мгновенно заземлённым пессимизмом, будто этот угол и этот сеновал были заговорённым местом. Теперь вместо того чтобы думать о прекрасных моментах будущей их жизни с вилочкой, он стал думать о том, как будет успокаивать её, когда она вернётся измученная из плена. Искал слова, которыми можно будет убаюкать боль, оправдать свою нерасторопность и затмить её обиду... Уже с пасмуренышей мордой лица чудик улёгся в кровать, а уже была полночь, издалека, очень издалека раздавался гук совы, а он и не заметил, как время пронеслось за думой, да так и не придумал правильного подхода. А совы ухукали и ухукали, придавая настоящего мистицизма полной луне и красивейшим звёздам на чёрной вуали прозрачного неба, через которое в ночь становился виден сказочно глубокий и яркий, несмотря на чёрный вакуум, космос, Вселенная с её миллионами звёзд была как на ладони, а луна светила тусклым призрачным светом, и это всё окрашивалось далёким ухуканьем совы с долгим протяжным эхом. Хоть окно и было перед глазами, но чудику было не до такой красоты, что открывало оно перед ним, сейчас. У него опять началась паранойя, и он, свернувшись в калачик, напевал себе под нос: "Вилка, вилка, где твоя улыбка, полная задора и огня? Самая нелепая ошибка - то, что ты уходишь от меня!" Как и прошлой ночью, случился резкий перепад настроения, и теперь в голову стали лезть мысли, что этот герой заберёт себе вилку, когда найдёт её, ведь она так прекрасна, что даже герой не устоит. Ночь была бессонной.
Ранним утром, когда ещё, несмотря на пробившиеся лучи света и озарение неба в синюю краску, луна была в полной силе, раздался настойчивый и чёткий стук в дверь. Чудик, истомившийся в ожидании и догадках за ночь, вскочил и отворил дверцу. На пороге стоял рыцарь, удовлетворённый собой и протягивал вилку чудику. "О-о-о... Мой герой!" - поклонился благодарственно, аж до полу, чудик. А в следующее мгновение уже выхватил с торжественным видом вилку и посмотрел на неё, оценивающе, вроде та... "Не стоит благодарностей, хороший человек. А сейчас мне надо спешить, у меня ещё столько дел," - с ухмылкой произнёс герой. "Конечно, конечно, идите, не смею вас удерживать!" - весьма спокойно вёл себя чудик при рыцаре и, помахав ручкой, закрыл дверь.
Слышатся тяжёлые шаги удаляющегося рыцаря в сверкающих латах. Лицо чудика меняется от обычного моментально на восторженное. Вилка наконец-то у него, она теперь опять с ним, и их больше ничто не разлучит! Никогда! Он сразу садится на мягкий диван и ложит её рядом, рассматривает дотошно, нет ли повреждений? Всё в порядке. Начинает расспрашивать, с таким волнением в голосе, что просто не передать: "Милая моя, любимая, дорогая, тебе было там плохо, над тобой издевались? Просто скажи мне... - получает какой-то свой воображаемый ответ от вилки, которая лежит рядом, как обычный столовый прибор, которым она и является. - Но теперь ты ничего не бойся, теперь ты со мной, - прижимает к сердцу с таким вожделением, будто это весь мир, вся любовь в одной сферке, все цветы, цвета, краски сущего, все чувства всех влюблённых, и так, будто они сто лет не виделись, по нужде разлученные злым роком судьбы. - Я... люблю тебя, честно! И никому больше не отдам, слышишь?! Ты будеть только моей, навсегда!" Ему показалось, что вилка опять дала ответ, что она поцеловала его и сказала: "Дорогой, я так этого ждала, я так скучала!" Но этого не было. Вилка была обычным куском металла...
После полудня, наболтавшись вдоволь, "влюблённые" отправились прогуляться и подышать свежим воздухом. Воздух, надо сказать, сегодня был отменный и просто вскружил голову чудику и, как ему, лишь ему, показалось, вилочке тоже. Он был так счастлив, что они снова вместе, что места себе не находил, всё это чувство желало вырваться из него. А если присмотреться, это чувство было высокомерием. И находило выплеск в том, что чудик говорил иной раз прохожим: "Видали, видали как?! Аха! Вот я потерял эту красавицу намеднись и оказалась она в лапах ужасных бандитов! А я их нашёл и как надавал, и вот теперь она опять... со мной. А вы, олухи, так не смогли бы!" На это ему обычно отвечали: "Голову что ли дома забыл?", "Ну ненормальный какой-то просто" или "Кто тебя из дому выпустил, такого идиота?!" Кроме того то, что он указывал на обычную вилку как на предмет обожания, наводило людей на мысли о неадекватности чудика. Да и что мог подумать обычный человек, когда при нём столовый прибор упоминался как прекрасная дева?
Ходит он по городу, ходит, подходит к реке. И идёт от моста по высокому крутому бережку к обрыву, куда водопадом та стекает. Воздух, наполненный духом росы, витающим всюду, серебристым отбликом луны, энергией весёлого солнышка, влажностью и напористостью реки, этим едва уловимым ароматом травы и зелёных листочков растений, неподражаем. Такого воздуха вы не встретите нигде, разве что сидя на бережку горной речки, вроде той, что течёт здесь. "Вилочка, тебе хор..." - вдруг он замирает, чувствуя, что в руках у него ничего нет, и замечая краем глаза вилочку, свою милую и ненаглядную, которая уже падает с водопада вместе с рекой.
Чудик разбит и уничтожен. Его любовь, предмет его обожания, всей его души, девушка всей его жизни, вилочка, она уплыла, так незаметно и молча, совсем ничего не сказав. "И это после всего того, что я пережил ради неё? После всех моих усилий и лишений? За что она так? Нет. Это проклятье, оно висит на мне. И нет мне больше пути в свет, доколь моя любовь, дорогая вилочка, не со мной, а покуда вернётся, так буду считать я, что избавил Всевышний от бремени страшного проклятия..." - думал чудик. Он юркнул в свой домик, заперся там, уселся посреди комнаты, обхватил колени руками и стал покачиваться, аки ива на ветру, туда-сюда. "Ну что же сделаешь, если судьба такая, что никто не поможет никогда? И что единственное светлое, что есть, убегает от меня? Буду сидеть здесь до скончания времён и Страшного суда, а там всех нас рассудят и мне воздадут за подвиги мои любовные и за самоотверженность дикую..." - качаясь, раздумывал чудик, сходя с ума...
А это испытание тебе на крепкость, дружочек, сможешь пройти? Да нет, конечно же нет. Без своей вилки он никто. Несчастная тряпка, никому не нужен и ему никто не нужен и ничто не нужно. Приступ гнева и злости вспыхивает. Чудик вскакивает, он уже сошёл с ума окончательно и бесповоротно и начинает смотреть волком во все стороны дома, подходит к сеновалу и разворашивает его - ищет вилочку, подходит к кровати, сдирает матрас, раздербанивает всё - ищет вилочку, опрокидывает стол - ищет вилочку, разбивает стёкла буфета - ищет вилочку. И нашёл... Его вилка, лежит здесь целая и невредимая... "Это ты, любовь моя, любимая..." - опадает он на колени пред ней, держа, как драгоценность, на ладонях обеих рук перед собой. Поймите, тогда, вначале, взял он не ту вилку, что была его любимой, а взял другую, случайно. Самую обычную. И с нею и носился и из-за неё страдал... Не из-за своей любимой, а из-за другой. Потому что так легко перепутать два одинаковых предмета...
"Уйди от меня и убери свои грязные руки!" - словно удар барабанной дроби пронёсся в голове чудика грозный голос его вилочки. Чудик сидел, понурившись, понимая, что оправдываться бесполезно, ведь он практически заменил свою любимую другой, что же она должна думать после этого? "Руки!" - ещё раз прогремела она. И чудик аж выронил, от такой напористости и злости, которой раньше не слышал от своей вилочки, её из рук. "Ты грязный изменщик! Как мог ты перепутать меня, меня, - особо повысила тон она, выражая свою значимость, - с этой обычной глупой вилкой?! Изменщик, ах! А я ведь тебе доверяла, а ты предал, предал!" - вторила вилочка, превратившаяся из милого предмета для еды в грозного доминатора в нём. Это был, конечно, не голос вилочки, а внутренний голос чудика, он гневался на себя из-за своей глупой натуры, продажной и подлизывательской. Но признать этого не мог, поэтому и появилась эта вилка, затем она и нужна была. И для того чтобы изменить его. Но это не вышло, чудик остался таким же, каким был и до этого грустного романа с вилкой, и решительно ничто в нём не изменилось. И даже более стал он похож на червя, когда просил у рыцаря помощи, а потом хвастал прохожим в своём героизме, чем до встречи с вилкой. Безумие, охватившее чудика от бесконечных глумлений "обиженной" вилочки, то есть задавленный самим собой, повело его к реке, туда же, где так красиво потерялась навсегда нелюбимая вилочка, но которую чудик так любил. Прыжок. Вот и наш чудик повторяет путь утонувшей вилочки. Прыжки с водопадов на острые скалы не всегда оказываются удачными...

baron